Вердикт ученых: «не стоит заниматься драматизацией зла»
С 1 января 2025 года заработал Закон о постпенитенциарной пробации — помощи людям, освободившимся из мест заключения. Принесет ли он свои плоды — покажет время. А пока бывшие арестанты завалили правозащитников обращениями, в которых просят изменить форму справки о наличии/отсутствии судимости. Ведь именно эта бумажка зачастую является причиной отказа в приеме на работу.
Некоторые ученые тоже предлагают уйти от стигматизации тех, кто совершил преступления. Они просят в целом не употреблять такие слова, как «преступник» и «уголовник», и не заниматься «драматизацией зла».
Насколько это возможно в наших условиях — в материале обозревателя «МК».
тестовый баннер под заглавное изображение
Как «лихой человек» стал «преступником»
Для начала стоит разобраться, вообще откуда родилось представление о человеке, нарушившем закон, как о преступнике. Не так давно один из ученых написал на эту тему целое научное исследование, которое представил коллегам и правозащитникам. Согласно ему, слово «преступник» (от слова «преступить») на Руси изначально не использовалось.
— Начиная с первого нашего источника права — «Русской правды» — во всех документах совершившие преступление именовались «лихими людьми», или «злодеями», — рассказывает профессор уголовного права, д.ю.н. Иван Дворянсков. — Слово «лихо» означало все злые дела, включая те, которые мы сегодня называем преступлениями. Именование преступников злодеями встречается уже в договорах князя Олега с греками, датированных X веком. При этом существовали также обозначения в зависимости от того, какое деяние злодеи совершили. Так, вор, грабитель, разбойник обозначался общим словом «тать», убийца — «головник», «душегуб».
И тут нужно сделать важное разъяснение. Деяниям, которые мы привыкли называть преступлениями, на Руси долгое время не придавалось публичного (общественного) значения. Они считались делом частным и именовались «обидой». Таким образом, потерпевшие («обиженные») должны были сами отстаивать свои права либо обращаться к специально подготовленным людям («наймитам»). На их усмотрение оставлялся и выбор наказания.
— Преступное деяние относилось скорее к субъективно-нравственным, нежели к объективно-юридическим категориям, — подтверждает профессор. — Поэтому и наказание выражало собой месть за частную обиду.
«Наше отечественное право, конечно, не могло выработать деление преступных деяний по наказуемости, оно даже не имело особого термина для их обозначения: в древнейших памятниках в более общем смысле употреблялось выражение «обида», в эпоху Уложения Алексея Михайловича — «воровство».
Русский ученый-криминалист конца XIX века Николай Таганцев.
Только к средневековому периоду истории отечественного законодательства произошел переход от доктрины частной «обиды» к формуле, отражающей публичный характер преступления, наносящего ущерб интересам государства, в обязанности которого входит защита основных социальных благ, в том числе и личности. Одной из причин было и то, что росла квалификация криминала. Противостоять ему самостоятельно потенциальным жертвам становилось все сложнее. Это и послужило причиной постепенной передачи правоохранительных полномочий государству. Соответственно, оно получало и право наказания.
Примечательно, что прилагательное «уголовный» (и производные от него «уголовное право», «уголовное наказание», «уголовник») характерно только для России. Его происхождение весьма интересно. С одной стороны, оно восходит к юридическим памяткам Древней Руси, употреблявшим такие термины, как «голова» (убитый человек), «головник» (убийца), «головщина» (убийство), «головничество» (вознаграждение родственникам убитого). С другой стороны — к латинскому прилагательному capitalis (от caput — голова, человек, индивидуум), которое в римском праве входило в названия наиболее суровых видов наказаний, связанных со смертной казнью, лишением свободы или римского гражданства.
Ученые полагают, что это связано с отечественной правовой традицией. «Отвечать головой» — это отвечать за содеянное лично, непосредственно. Вот и выходит, что издревле в отечественном уголовном праве был закреплен принцип личной ответственности.
К слову, в остальном мире наименование отрасли права, которая определяет преступность и наказуемость деяний, принято связывать с терминами «преступление» и «наказание», например, Criminal law (англ.), das Strafrecht (нем.), Droit pénal (фр.), Derecho penal (испан.), Diritto penale (итал.), Straffrätt (швед.), Наказателно право (болгар.), Кривично право (серб.), Крымінальнае права (белорус.) и т.д.
Термины «преступление» и «преступник» появились на Руси при Петре I, в аналоге современного Уголовного кодекса — Артикуле воинском от 26 апреля 1715 г. Связано это с усилением роли государства, с одной стороны, и любовью Петра к заимствованию всего иностранного. Если вдуматься, то слово «преступление», в отличие от того же «лихого дела», обезличено и формализовано. Оно не отражает никаких характеристик деяния, кроме одной — нарушения установленного предписания (преступить — значит нарушить). Таким образом, преступлением становилось все то, на что укажет государь, независимо от социальной оценки содеянного. Такой подход сохранялся вплоть до 1917 года.
Нужно ли «клеймить» злодея
Именно после появления Артикула воинского совершение преступления стало восприниматься фатально. Государство не просто наказывало преступника, но и ставило на него клеймо, причем долгое время буквально: на теле выжигали знак, вырывали ноздри. Нужно это было, чтобы закрепить пожизненно статус преступника как человека неблагонадежного, подозрительного, опасного. Соответственно, фатальность, то есть неизбежность и кардинальное влияние наказания на судьбу как осужденного, так и его близких, стала неотъемлемым атрибутом.
После освобождения наличие судимости означает целый ряд очевидных и неочевидных ограничений (например, установление административного надзора, запрет на работу по профессии и т.д.). В науке для обозначения этого есть термин «стигматизация» (от слова «стигма» — клеймо). Избавиться от этого клейма очень трудно. К тому же навязывание социальной роли, невозможность изменить ее влечет лишь укрепление преступной наклонности, что давно доказано криминологической наукой.
Не так давно правозащитники, в том числе автор этих строк, на одном из мероприятий обсуждали историю женщины, которая вышла из мест не столь отдаленных. Дама устроилась на работу продавцом на небольшой склад. Работала хорошо, владелица склада к ней претензий не имела. А потом хозяйка выяснила, что работница-то, оказывается, была за решеткой. В итоге она установила видеокамеры и стала тщательно наблюдать за бывшей зэчкой. Ну а та все поняла и отреагировала на недоверие интересным образом: обворовала склад. «На этот шаг ее подоткнуло именно подозрение работодателя», — заявил эксперт-психолог. Он привел данные, которые свидетельствуют: если от человека ожидать «подвоха», он рано или поздно эти самые ожидания «оправдает».
Криминологи с этим соглашаются.
— Совершают преступления абсолютно разные люди, — говорит Дворянсков. — Ген преступности до сих пор не найден, несмотря на упорные попытки отдельных ученых. Рождаясь как биологическое существо, в базисе своей психики человек имеет определенные животные начала (инстинкты). С течением жизни они никуда не деваются и лишь меняют свою интенсивность под влиянием физиологических процессов организма, связанных с его формированием, взрослением, старением. Однако человек проходит этап социализации, то есть усвоения принятых в этом обществе норм и правил, которые становятся личностно значимыми для человека, а их соблюдение — его собственной потребностью. В случае же неуспешной социализации животные инстинкты могут завладевать сознанием человека, управлять им. Но можем ли мы надеяться, что человек станет нормальным членом общества, если мы даже на вербальном уровне делаем его изгоем?
ИЗ ДОСЬЕ «МК»
Теорию стигмы впервые сформулировал в общем виде итальянский криминолог Энрико Ферри. Он видел основную угрозу стигматизации в законотворчестве и как следствие — излишней криминализации. «Всякий вновь обнародованный закон является прямым или косвенным источником новых нарушений, которые увеличивают цифру преступности. Мания же издавать новые законы процветает теперь во всех цивилизованных странах».
Если человека оценивают преимущественно негативно, то этот образ закрепляется за ним, а положительные качества постепенно утрачиваются и заменяются отрицательными, навязанными извне. Криминолог Фрэнк Танненбаум называл этот процесс «чрезмерной драматизацией зла».
Примерно до середины XIX века носителем зла считался человек, совершивший преступление. Однако развитие научных представлений о причинности социальных явлений способствовало возобладанию теории социального детерминизма, утверждающей, что преступление — это вина не только лица, его совершившего, но и общества, которое допустило существование причин, детерминирующих это преступление. А это значит, что так называемый преступник — не автономный источник зла, а продукт общества с его проблемами и недостатками.
О… пользе преступности и наказания
Мир, в котором нет преступников и никто не нарушает закон, описан фантастами. В реальности же даже футурологи склонны считать, что такое невозможно. Аргумент: в обществе всегда будет процент людей, которые не соглашаются с установленными правилами.
Но вот что интересно. Преступность, кроме очевидно вредных свойств, создает и ряд позитивных эффектов, что доказали ученые.
— Во-первых, индикативный, — говорит Иван Дворянсков. — Преступность показывает те тренды в развитии общества, которые представляют для него опасность как непосредственно, так и в перспективе. Таким образом, она может восприниматься не как социальное заболевание само по себе, а как его очевидный симптом, что, в свою очередь, позволяет корректировать государственную политику, в том числе на основе прогноза развития обнаруженных тенденций. Во-вторых, преступность заставляет оптимизировать защитные механизмы общества. Наконец, в-третьих, взгляд на преступность с позиции социологии обусловливает иной взгляд на личность, совершившую преступление.
Польза пользой, но что будет, если оставить преступление без наказания? Ответ прост: это породит все больше и больше преступлений. Многие маньяки, с которыми я общалась как журналист-правозащитник, говорили примерно так: «Это все потому, что меня не остановили после первого убийства». Но даже если преступление мелкое, то безнаказанность может сыграть злую шутку с совершившим ее человеком и с обществом. Опять же сами арестанты часто рассказывали, как сначала воровали — их не ловили, потом стали грабить — тоже уходили от ответственности, а уже после начали убивать…
«Я был опьянен своей безнаказанностью», — рассказывал мне киллер из 90-х. А еще вспомнилась история женщины, которую посадили за решетку за мелкую кражу на сумму в 6 тысяч рублей (правда, совершенную не впервые). Мы, правозащитники, тогда возмущались: содержание ее в СИЗО обходится государству в сотни раз дороже, чем тот ущерб, который она причинила. Но нам объясняли, что государство осознанно идет на такие затраты в целях «перевоспитания» и предупреждения новых преступлений.
— Наказание происходит от древнерусского слова «наказ» — наставление, поучение, распоряжение, — поясняет профессор Дворянсков. — Наказание в этом смысле выражает официальное порицание и осуждение преступления. Вероятно, это связано с древним патриархальным укладом общества, когда правитель государства — отец, а народ — его дети. Ребенка наказывают не столько из мести, сколько для того, чтобы научить, наставить на путь истинный. Видимо, изначально и наказание сочетало в себе кару с неким посылом на будущее. Появление института наказания исторически связано с усилением публичной власти и сменой взглядов на преступление и ответственность за него. Впрочем, корни концепции мести остаются и в современном наказании, что неизбежно. Если человек совершил преступление, он должен за это ответить. Во всем мире наказание ассоциируется с карой и возмездием за содеянное. Человек должен понимать, что за преступление его ждет наказание. А раз так, то он осознанно идет на риск и платит «своеобразную цену» за свое деяние.
Вместе с тем развитие социологии способствовало тому, что на наказание стали возлагать дополнительные функции: воспитание, исправление, предупреждение преступлений и пр. В России проблема влияния наказания на исправление преступника также привлекала пристальное внимание не только правоведов, но также философов и писателей. Федор Достоевский, в чьем творчестве исправление является одним из ключевых вопросов, видел его в том, чтобы преступник заново стал человеком. Причем сделать это он мог только сам, осознав причиненное им зло и раскаявшись (пример — раскаяние Родиона Раскольникова в финале романа «Преступление и наказание»). И здесь роль наказания лишь косвенная, она только подталкивает человека к самоуправлению, которое происходит лишь внутри него самого. Близок к этой идее был и Лев Толстой, считавший, что суть исправления состоит во внутреннем изменении преступников. Философ Владимир Соловьев полагал, что возможно исключительно самоисправление, так как только сам человек, по своему внутреннему убеждению, способен перерасти самого себя, сделаться больше и лучше.
В общем, никто из классиков не возлагал особых надежд на меры принуждения, ибо все они считали, что принудить к исправлению нельзя. Но начиная с XX века власть начала связывать наказание с социальными целями. Первый УК РСФСР 1922 года, а затем его новая редакция от 1926-го восприняли в основном идеи социологической школы уголовного права, внеся в нее элементы марксизма, в частности, касающиеся классового неравенства. Представителей враждебных классов рассматривали как практически неисправимых элементов, от которых надо либо избавляться, либо защищаться… Цель исправления и перевоспитания осужденных в духе честного отношения к труду, точного исполнения законов, уважения к правилам социалистического общежития появилась только в УК РСФСР 1960 года. Однако она имела такой же декларативный характер, как и в предыдущих кодексах. Это подтверждается, во-первых, сохраняющимся высоким уровнем рецидива, а во-вторых, постоянным поиском альтернативных форм контррецидивной профилактики, опирающихся на альтернативные наказанию механизмы ресоциализации (как пример: условное освобождение осужденных из мест лишения свободы для работы на стройках химической промышленности).
ИЗ ДОСЬЕ «МК»
Со второй половины XX века в уголовно-правовой политике ряда развитых стран наметилась тенденция декриминализации. Речь об альтернативах как наказанию, так и уголовному преследованию в целом (медиация, пробация, иные формы разрешения социальных конфликтов).
Что сейчас с наказанием в России? По многих статьям УК сроки выросли значительно. При этом заработал закон о пробации. Возникает парадокс соотношения целей исправления и предупреждения в уголовном праве. Первая основана на формировании у осужденного позитивных личностных качеств, способных удерживать его от дальнейшего совершения преступлений, а вторая, как бы игнорируя это, постулирует в качестве механизма удержания страх перед серьезным наказанием. Есть и другой парадокс. Предполагается, что за решеткой в идеале происходит корректировка личности в положительную сторону. А влияние криминогенных объективных факторов (которые приводят к психологической деформации, десоциализации) почему-то игнорируется.
«Я после тюрьмы стал не лучше, а хуже. Теперь я знаю «другой мир» с его «понятиями», — цитата из письма осужденного в редакцию.
На современном этапе истории человечество пересматривает отношение к преступности, с одной стороны, и к реагированию на нее, с другой. Уже само признание того, что карательные меры схожи с лекарствами, устраняющими симптомы, но не саму болезнь, — безусловное достижение. Даже при назначении самого справедливого наказания эти причины сами по себе никуда не денутся. И если их не устранить, то что толку менять форму справки о наличии/отсутствие судимости? Это скорее пойдет во вред самому человеку, решившему «переписать» себе биографию для того, чтобы нацелиться на новые преступления, и обществу.
