Коллекционер жизни
Осенняя притча
В окно постучался острым носиком Комар.
— Позволь согреться, на улице похолодало, — пропищал он.
Я впустил его в теплую комнату.
Ночью сквозь сон ощутил свербеж в плече, ощупью обнаружил зудящую опухлость лба и включил свет. На кисти правой руки сидел раздувшийся багровый Комар, видимо, крепко запьяневший, он был не в силах взлететь, не мог и не хотел прервать эйфорический процесс кровопивства. Смущенным и виноватым при этом не выглядел.
тестовый баннер под заглавное изображение
— Жить-то надо, — нетрезво пробормотал он.
Следом попросилась на постой продрогшая Муха.
— Зуб на зуб не попадает, — пожаловалась она. — Такой ветрище…
Обмолвка о зубах должна была минимум насторожить. Но я не придал значения метафоре, сжалился над хлюпавшей носом бедняжкой.
Через несколько дней картины на стенах, коридорный потолок и свежевымытые тарелки на кухне запестрели черными точками.
— Да, засидела. Таков мой нрав, — по-свойски развязно разоткровенничалась Муха.
Приполз и поскребся в дверь Скорпион. И ведь я читал притчу о сородиче явившегося ко мне визитера: по доброте душевной его переправили через реку, а он укусил перевозчика — не мог не ужалить, это противоречило его природе. Но хныкал гость очень убедительно, пронзительно и проникновенно:
— Сырые климатические условия губительны для моего южного темперамента. Я привык к засушливости песчаной пустыни…
Пришлось потесниться. Скорпион заполз в мой тапок, будто в морскую ракушку, и наблюдал из комфортного мягкого убежища, как я шлепаю по квартире босиком.
Притрусил Хорек, завернулся в мои брюки, свил из них уютное гнездо.
Заиндевелый Шакал натянул на себя мой свитер.
— Пахнет шерстью, — констатировал он, поведя ноздрями. — Приятный, дивный аромат! Навевает грезы о кошаре, хлеве, овечках. Вольготно тем, кто их стрижет и щеголяет в мехах.
Из напяленного им свитера выпорхнула потревоженная Моль и возмущенно заголосила.
— Какого хрена? — визжала она. — Это моя вотчина!
К ее воплям присоединился огрубевший баритон прочно обосновавшегося и столовавшегося в спальне Комара:
— Стало мало места! Не могу разгуляться во всю ширь!
Все они странно, нехорошо смотрели на меня.
Муха сказала:
— А ты что здесь делаешь?
Я не сразу сообразил, что вопрос обращен ко мне, но они подтвердили хором:
— Выметайся, баран, не то сплетем из тебя веревку и на ней же вздернем!
Эпитет, Пиетет и Аппетит
Спорили Эпитет и Пиетет.
— Значу куда больше, чем ты, — задиристо сказал Пиетет. — Ибо выступаю причиной и служу основанием для наград, восхвалений, карьерных поощрений… Поименованные, освященные моим присутствием или даже простым отблеском предметы, чувства, общественные явления, душевные порывы знаменуют возвышенную степень превосходства, то есть респекта, то есть уважения. Есть ли в жизни что-либо более ценное и непреходяще манящее, на что хочется равняться и к чему пристало стремиться?
— Возражу, — весомо, хмуро, надменно отвечал переливающийся всеми оттенками радужного сияния Эпитет. — Без меня не существовало бы тех самых превозношений, которые ты упомянул, во всяком случае, они звучали бы тускло, блекло, не духоподъемно. Оды пролагают путь к орденам и карьерному росту, без меня накрылась бы медным тазом изящная словесность, кстати, «медный таз» — тоже эпитет, метафора. Не гремели бы литавры, не звенели бы на весь земной шар поэтические строки Пушкина, Лермонтова, Шекспира, не существовало бы эмоционально окрашенного восприятия бытия, что беднило бы палитру подведомственного тебе почтения и прочих мелких чинопочитаний…
— Легко обойдемся без литературы и фальшивых мерихлюндий и эскапад, — хмыкнул вальяжный Пиетет. — Подлинное, природное, натуральное, из глубины сердца идущее горение не нуждается в выспренности, напыщенности и косметическом глянце!
— Ну, и как выразишь подлинное и натуральное, не прибегнув к праздничному приукрашиванию? Как передашь восторг восхищения, преклонения, трепета? Без аллегорической нетленности полнокровные, полновесные величины станут худосочными бледными немощными эрзацами. Вместо обогащающих казенную скуку роскошеством фантазий гимнов зазвучат заунывные мадригалы!
Они препирались долго, выясняя, кому принадлежит прерогатива. Перепалке молчаливо внимал терпеливый слушатель. Наконец он вмешался.
— Изрядно надоели ваши самовосхваления. Хватит мериться амбициями! Охолонитесь! Ты — Пиетет, а ты — Эпитет, а я, будем знакомы, Аппетит, — возгласил он. — Мы трое и впрямь созвучны. Но сдается, я — центровой, изначальный и, как бы поделикатнее выразиться, судьбоносный, предопределяющий. Раскиньте мозгами, которые без происходящей по моей команде подпитки перестанут фурычить. И ты, Эпитет, и ты, Пиетет, без меня захиреете, протянете ноги. Призываю, нет, приказываю заглохнуть. Прекратить тяжбу. И перекусить.
Наступило прерываемое чавканьем затишье.
Что бывает с гадкими утятами Андерсена
Гадкий утенок делался по мере взросления нестерпимо поганее.
Он явился на свет в семье величественных белоснежных лебедей — редкостный недоумок и урод. Короткошеий, с куцыми зачатками перьевых утолщений вместо крыльев. Чудовищная отталкивающесть с годами не исчезала, а выпирала нескрываемее: кривизна лап, диспропорция перекособоченного туловища, увесистый, тянущий голову книзу клюв…
Сочувствуя несчастным родителям, обитатели скотного двора деликатно отводили глаза и называли дитятю симпатичным, а его кошмарный экстерьер оригинально своеобразным. Папа и мама тяжело вздыхали, благодарно жмурились, избегая вдаваться в обсуждение деталей. Сам монстр принимал восхваления как должное. И надувался спесью. Когда облик его окончательно сформировался, потребовал, чтобы повсеместно воспевали его редкостную фотогеничность и величали писаным красавцем. Из естественной сердобольности шли навстречу, льстили, а то и превозносили. Он все настырнее притязал на комплименты, настаивал признать исключительную его миловидность, сам себя идентифицировал эталоном эстетического совершенства.
Началось выдвижение кандидатов на конкурс «Мисс Вселенная» и «Мистер Земной шар», страшилу, естественно, пригласили на праймериз, но ему было мало просто участия, он желал лавров, желал занять непременно первое место во всех номинациях и жестко изложил условия: ввиду непревзойденной собственной гармоничной незаурядности объявить его великолепие неувядаемым на века.
Жюри (в воспитательных целях) отмахнулось от наглого нахрапа. Не тут-то было! Кичливый дебил повалился на спину, дергал гузкой, гортанно трубил, грозил завязать короткую шею гибельным узлом. Опасаясь скандала и нежелательного негативного резонанса, послевкусия компрометирующего свойства, срочно провели голосование и достигли консенсуса об удовлетворении ультиматума. Признали фаворитом, осыпали дипломами и золотыми медалями (никто не хотел сделаться виноватыми в моральных терзаниях отринутого закомплексованного изгоя). Увенчали дамской и мужской коронами.
Тут уж он развернулся во всю ширь своих амбиций. Посватался к юной павлинихе, занявшей (тоже по блату) вторую ступень пьедестала. Разумеется, не преминул заявить: брак изначально получится неравным, ибо приходится нисходить к крайне неудовлетворительному умственному уровню и оставляющим желать лучшего внешним данным суженой. Та млела от выпавшего везения. И не возражала выглядеть рядом с ним дурнушкой. В специальный альбом собрала газетные и журнальные статьи о божественном очаровании своего супруга.
Он ей изменял с кем ни попадя. Плодил, штамповал свои копии, кои мгновенно становились образцами для подражания. Протежировал прислуживавшим ему гусакам, козлам и хрякам, просовывал и пропихивал на ключевые должности и приоритетную кормежку в хлеву своих клевретов, те насаждали и пропагандировали параметры классической безукоризненности нового стиля: бескрылость, клювотяжеловесность, щипливость, косолапость. Ведьмы-кряквы и русалки-хавроньи заполонили теле- и киноэкраны, рекламные щиты, модельные агентства. Дружной когортой восседали на форумах, брифингах, торжественных сабантуях, пели хором и индивидуально со сцен и в ресторанах бодливые лупоглазые коровы, неистово ржущие сивые мерины и невразумительно кукарекающие петухи показательно прыгали на батутах и с парашютами, гоняли на байках, формировали программы окультуривания и облагораживания следующих поколений.
В законном браке, средь множества выродков, вылупился единственный не похожий на папу и маму сыночек. Они его волтузили, шпыняли, добиваясь сходства с собой. Он сбежал из дома, примкнул к перелетной стае птиц, не искавших громких званий, наград и призов за подаренную природой внешность.
Дряхлые дедушка и бабушка радовались ангельски крылатому внуку… правда, опасаясь: генетическая наследственность, ущербная психика, раздвоенное сознание и вектор запрограммированного развития неизбежно возьмут свое.
